Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.] - Марк Твен

— Я тебя сейчас пристрелю, как бешеную собаку, предатель! — говорил человек с пистолетом.

Тот корчился на полу и вопил:

— Не трогай меня, Билл! Ради бога, не трогай! Клянусь, я никому не скажу!

В ответ на эти мольбы человек с фонарем злобно рассмеялся:

— Не выдашь? В первый раз ты сказал истинную правду: клянусь, ты нас действительно не выдашь. Ишь как хнычет, а ведь, если бы он был сильнее, он укокошил бы нас обоих! А за что? Просто так, здорово живешь! Только за то, что мы хотели получить принадлежащее нам по праву. Только за это! Держу пари, ты больше никому не будешь грозить, Джим Тернер!

— Погоди стрелять, Билл! — сказал человек с фонарем.

— Чего нам еще с ним возиться, Джек? Я хочу заставить эту собаку замолчать навеки. Разве он этого не заслужил? Разве он сам не застрелил точно так же старика Гатфильда?

— Но я не желаю его убивать, и у меня есть на то свои причины.

— Да благословит тебя бог за такие слова, Джек Пакард! Век их не забуду, пока жив, — хныкал лежавший на полу.

Не обращая внимания на его слова, Джек Пакард повесил фонарь на гвоздь и, кликнув за собой Билла, пошел в потемках прямо к тому месту, где я спрятался. Я поспешно отполз в сторону и юркнул в первую попавшуюся каюту, чтобы не попасться им на глаза.

У входа в каюту, куда я забрался, Джек остановился и сказал Биллу:

— Войдем сюда!

Оба негодяя вошли. Я едва успел вскарабкаться на верхнюю койку.

Я не мог видеть их, но чувствовал их присутствие по сильному запаху водки. Хорошо, что я не пью водки, хотя, я думаю, они все равно не заметили бы, потому что от страха у меня захватило дыхание. Да и всякому стало бы жутко слушать такой разговор. Негодяи беседовали тихо, но горячо и серьезно. Билл хотел во что бы то ни стало убить Тернера.

— Он грозился выдать нас, и он непременно выдаст, если мы отпустим его. Ты так же хорошо это знаешь, Джек, как и я… так чего же медлить? По-моему, его непременно надо прикончить.

— Я и сам того же мнения, — спокойно заметил Джек.

— Чёрт возьми, к чему же канителиться? Пойдем и расправимся с ним.

— Подожди минутку, Билл, и выслушай меня, я еще не договорил. Пристрелить его, конечно, хорошо, но можно устроить все дело гораздо спокойнее, без всякого риска! Зачем рисковать, когда это же самое можно сделать, и не подвергаясь опасности? Разве я не прав?

— О, конечно! Только как же ты это сделаешь?

— Слушай. Мы осмотрим еще раз все судно, чтобы чего не забыть, потом отправимся на берег и спрячем там нашу добычу. Затем будем спокойно ждать. Не пройдет и двух часов, как эта старая лохань пойдет ко дну. И если наш молодец утонет, кто в этом — виноват? Он сам! И больше никто. Зачем он пошел на разбитое судно? Подумай-ка! Я всегда против того, чтобы убивать человека, когда этого можно избегнуть, — это глупо и неблагородно. Именно неблагородно.

— Ты прав! А если пароход не потонет так скоро?

— Ну, два часа мы можем подождать. Идем!

Они отправились, я тоже поспешно выбрался из каюты, обливаясь холодным потом, и пополз к тому месту, где мы причалили. Было темно, как в могиле. Я едва слышно шепнул: «Джим!» Он отозвался у самого моего локтя слабым стоном.

— Скорей, Джим, нам некогда хныкать! Там шайка убийц и разбойников; если мы не отыщем их лодку и не пустим ее по течению, то одному из тех молодцов придется плохо. А я хочу, чтобы они все трое попали в тюрьму. Скорей, скорей! Я поищу лодку по этой стороне парохода, ты — по другой. Потом садись скорей на плот и…

— Плот? О, господи! Плота нет. Плот оторвало и унесло, а мы тут…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Спаслись с разбитого судна. — Сторож. — Заснули как мертвые.

У меня захватило дыхание от ужаса, я чуть не упал без чувств. Оставаться на разбитом судне, да еще в обществе разбойников, это не шутка! Теперь во что бы то ни стало нам нужно было найти их лодку для спасения собственной шкуры.

Дрожа всем телом, мы пробирались ощупью по правому борту судна, и нам показалось, что прошла целая вечность, пока мы добрались до кормовой части. Но лодки решительно нигде не было. Джим едва держался на ногах от страха. Со мной было не лучше, но в этом я не признался бы ни за что в мире. Я потащил Джима вперед, уверяя его, что, оставаясь на разбитом судне среди этих негодяев, мы все равно погибнем. Мы поползли еще дальше. Наконец мы достигли той части палубы, которая была уже залита водой, и вдруг — о, радость! — я увидел во мраке что-то черное на воде — это была лодка! Мы свободно вздохнули. Но только что я захотел вскочить в нее, как возле меня вдруг открылась дверь каюты и появилась голова одного из разбойников. Как он меня не заметил, это было просто чудо какое-то! Он повернул голову назад и шепнул:

— Убери ты этот проклятый фонарь, Билл! Он может нас выдать!

Негодяй бросил в лодку какой-то мешок и вскочил в нее сам. Это был Джек. Затем вылез Билл и тоже спустился вниз.

— Отчаливай! — прошептал Джек.

Я уже не мог держаться за борт, я почти терял сознание. Вдруг Билл сказал:

— Подожди немного. Ты хорошо обыскал каналью?

— Нет. А ты?

— И не подумал! Значит, у молодца вся его доля в кармане!

— Так пойдем назад! Нет никакого расчета оставлять деньги здесь. Идем скорей!

— А не догадается он, что у нас на уме?

— Может быть. Все равно! Идем!

Разбойники выбрались из лодки и побежали в каюту.

С быстротой молнии мы бросились в лодку. Мне казалось, что мы подхвачены каким-то вихрем. Вытащить нож, перерезать канат было делом одной секунды — и мы поплыли!

Мы не тронули весел, не проронили ни слова, мы даже не дышали. Беззвучно скользили мы среди мертвой тишины вдоль разбитого судна и через две минуты были уже далеко. Судно исчезло во мраке. Мы были спасены!

Отплыв на двести или триста ярдов от судна, мы заметили блеснувшую над водой звездочку в том месте, где была привязана лодка. Это был свет фонаря. Разбойники, очевидно, искали исчезнувшую лодку. Теперь они очутились в таком же отчаянном положении, какое готовили Джиму Тернеру.

Мы усиленно налегли на весла и поплыли в погоню за нашим плотом. Вдруг мне стало жалко разбойников. Я подумал, что хоть они и убийцы, а все-таки я не вправе так жестоко расправляться с ними.

— Джим, — сказал я, — как только завидим на берегу огонек, мы причалим и спрячем лодку, а я пойду к людям, выдумаю какую-нибудь басню и направлю их к разбитому судну, чтобы те негодяи не потонули, как крысы. Пусть уж лучше их спасут из воды, чтобы повесить как следует.

Но привести нашу мысль в исполнение нам не удалось. Буря снова разбушевалась и даже сильнее, чем раньше. Дождь лил ручьями; нигде ни огонька: все спало. Мы плыли все дальше и дальше и зорко смотрели вдаль в надежде наткнуться на плот. Через некоторое время дождь стал тише, хотя небо все еще было покрыто тучами и изредка сверкала молния. Вдруг при одной вспышке молнии мы увидели впереди что-то черное. Это был он, наш плот. Как же мы обрадовались нашему старому милому другу! Вскоре мы заметили на правом берегу огонек; я хотел непременно высадиться на берег: участь трех разбойников свинцом лежала на моей совести. Но так как лодка была доверху нагружена добычей, награбленной ворами, мы свалили все в одну кучу на плоту, и я просил Джима ехать дальше, но через час зажечь огонь, чтобы по этому знаку я мог найти его.

Затем я поплыл к тому месту, где виднелся свет, — очевидно, это была деревушка. Я направил свою лодку прямо к береговому огоньку, стараясь разглядеть, что было впереди. Оказалось, это был свет фонаря, висевшего на переднем шесте парового катера. Я бросился искать сторожа и наконец нашел его: он крепко спал на шканцах.[3] Я легонько толкнул его несколько раз и начал громко плакать.

Он вскочил на ноги и с испугом озирался кругом, но, заметив меня, зевнул, потянулся и мирно проворчал:

— Ну что там такое? Не реви, мальчуган! Что случилось?

— Что там такое?

Я, всхлипывая, говорил:

— Папа… мама… сестра… и…

Я не мог продолжать: рыдания прервали мою речь.

— Да не реви же, мальчуган, у каждого есть свое горе, и твоему, вероятно, можно помочь! Что случилось с отцом, матерью и сестрой?

— Они… С ними… Да вы здешний караульный, что ли?

— Да, — самодовольно подтвердил он. — Я капитан, судовладелец, матрос, лоцман, штурман и караульный — все вместе. Часто я представляю собой единственного пассажира и единственный груз. Я не так богат, как Горнбек, и не могу швырять деньги, как он, но все-таки я тысячу раз говорил ему, что я доволен моим положением и не хотел бы поменяться с ним. Потому что, говорю я, я признаю только жизнь моряка; да я лучше дам повесить себя, чем соглашусь жить в захолустье, где не знаешь, что делается на свете, — нет, нет, хотя обсыпьте меня золотом, говорю, я…